6. Споры о перпетуум мобиле

Участие церкви в споре о вечном движении

  Оставим на некоторое время водяные колеса, сифоны, грузы, магниты, природные и сверхъестественные силы и попробуем задать себе несколько вопросов. Были ли построены все те машины, с принципами действия которых мы познакомились в предыдущих главах? Работали ли они? Если да, то какой опыт извлекло из этого человечество? Если нет, то почему все-таки продолжали возникать новые проекты таких машин, практически повторявшие уже существующие?
  Возвратимся вновь в XVII и XVIII столетия - в эпоху, которая по праву считается периодом наибольшего расцвета идеи перпетуум мобиле. Характерной чертой этого периода было определенное превосходство светской власти над временно отступившей церковью, интересы которой в ту пору сосредоточились главным образом на том, чтобы свое духовное достояние, постоянно умножаемое способными одиночками, привести в соответствие с собственной идеологической программой. Быстрое развитие общества и глубокие изменения в его социальной структуре, вызванные формированием новых философских направлений и становлением новых научных дисциплин, создавали благоприятные условия для развития образования, в свою очередь сопровождавшегося появлением новых, ранее не известных и не решенных еще проблем. Причем в этом процессе наличествовали одновременно как светский, так и духовный компоненты. Проблема перпетуум мобиле являлась в то время одним из тех острых вопросов, по которым церковь просто вынуждена была выработать свою собственную точку зрения. После споров с Галилеем и Джордано Бруно церковникам стало ясно, что далее уже невозможно категорически отрицать те идеи, появление которых было вызвано новыми открытиями в науке, без существенных опасений нанести определенный ущерб позициям и престижу церкви. Одним из возможных выходов из этой ситуации было для нее принять консервативную точку зрения, провозгласив возможность создания перпетуум мобиле или иной реализации вечного движения в земных условиях проявлениями беспредельного могущества творца.
  Вместе с тем, с точки зрения церкви, существовала и иная возможность подойти к этому вопросу. Ведь если бы человеку действительно удалось воспроизвести, хотя бы и в малом масштабе, творение самого бога, то это никак не могло бы считаться кощунством, поскольку успех в подобном начинании следовало рассматривать лишь как проявление благорасположения творца и одновременно как материальное доказательство его существования. Именно поэтому среди тех лиц, с которыми мы сталкивались в предыдущих главах, оказывалось много служителей культа и членов церковных орденов. К тому же в подобной точке зрения неявно содержалась одна из причин, почему вопрос о перпетуум мобиле, будучи достаточно далеким от интересов простого народа, в то же время весьма занимал наиболее образованных людей тогдашнего общества.
  Если еще раз обратиться к многочисленным чертежам и рисункам вечных двигателей, представленным на страницах этой книги, то становится ясным, что фактически по этим проектам был построен лишь небольшой процент машин. Научная идея в те времена ценилась гораздо выше эксперимента, а потому достаточно было иногда даже весьма туманного теоретического обоснования принципа действия предложенной машины, как она сразу-конечно, только в чертежах - становилась предметом жарких споров о приоритете, а позднее-и о признании патентных прав. Те исследователи, которые все же отваживались на эксперименты, частенько проводили их на весьма несовершенных моделях. Тем не менее результаты этих опытов давали изобретателям возможность оценить бесплодность собственных усилий, особенно когда, несмотря на все их ухищрения, переделки и усовершенствования, им никак не удавалось достигнуть желаемых результатов. Подчас не имея четкого представления о законах сохранения и превращения энергии, эти ученые в своих безуспешных попытках создать вожделенную машину оказывались лицом к лицу с проблемой, которая своей сложностью выходила далеко за рамки возможностей тогдашней науки. Однако именно в результате преобладания теоретических подходов к проблеме вечного движения идея перпетуум мобиле отнюдь не была отвергнута как абсолютно неосуществимая, а с успехом пережила целые поколения своих исслед о вате л ей.
  Естественно, возникает вопрос, возможно ли, чтобы наука, опирающаяся лишь на подтвержденные экспериментом результаты, принимала или по крайней мере не отрицала выводы и заключения, полученные на основе сомнительных или прямо ошибочных теоретических рассуждений. Для того чтобы понять, почему порой возникало такое положение, нам необходимо ближе познакомиться с методами, использовавшимися наукой того времени, а также с атмосферой, в которой проводилось практически любое научное исследование.
  Еще античным ученым было хорошо известно, что каждый успешный метод исследований должен включать в себя три основных элемента: опыт, математический расчет и логическое рассуждение. Физика с самого начала своего существования неизменно руководствовалась этим правилом, даже несмотря на то, что в древние времена она зарождалась еще как чистая натурфилософия. При этом математика оказывалась для молодой науки не только ценным инструментом, но и ключом к решению многих неясных проблем. Таким образом, физика одновременно получала и идею, и метод решения конкретной задачи, так что исследователю с помощью эксперимента оставалось лишь убедиться в правильности выбранного пути. Однако именно эксперимент как раз и являлся наиболее слабым звеном этой цепи. Не секрет, что античная. наука питала непреодолимое отвращение к опытному подтверждению теоретических гипотез, хотя, конечно, само по себе это не могло служить явным поводом к отрицанию важности эксперимента. Кроме того, между научными исследованиями и практической жизнью в то время не наблюдалось фактически никакой связи. Сущность тогдашней науки заключалась в том, что она была частью философии природы, элементом общечеловеческого мировоззрения; кроме того, она являлась средством развития духа человека - именно в этом большинство ученых усматривало ее главную миссию.
  В X в. на сцену выступило новое философское направление со своими специфическими методами познания и с собственным взглядом на окружающий человека мир; это новое направление было позднее названо схоластикой, поскольку выразители его большей частью преподавали в церковных школах. На общественном развитии Европы схоластика сильнее всего отразилась во времена наибольшего расцвета церкви, идеологию которой в тот период затронули существенные перемены.
  В фокусе этих перемен прежде всего оказался спор реалистов, придерживавшихся взглядов Платона о совершенстве возвышенного мира идей и его превосходстве над несовершенным отражением этих идей в мире наших ощущений, с номиналистами во главе с известным французским схоластом Росцелином из Компьена. Реалисты, концепции которых в свое время были удачно приспособлены к потребностям церкви Блаженным Августином, утверждали, что кроме частностей существуют еще некоторые общие представления, как раз и являющиеся первопричиной нашего мира. В противоположность реалистам номиналисты придерживались мнения, согласно которому реальными в этом мире являются именно частности.
  Эта проблема оказалась одной из центральных проблем средневековой схоластики, которая, пытаясь найти ее решение, одновременно закладывала фундамент современной логики и нового самостоятельного течения в философской мысли. Обращение к трудам Аристотеля способствовало решению этого спора в пользу номиналистов. В заключительном диалоге столкнулись два самых знаменитых философа того времени-Фома Аквинский и Роджер Бэкон. Фома Аквинский в одном из своих главных сочинений-«Сумме теологии» дал общее толкование богословия, на которое церковь постоянно ссылается и поныне: в качестве основного тезиса в нем проводится мысль о превосходстве божественного откровения и о примате веры в бога. В то же время Роджер Бэкон в своих трудах почти полностью отвергал схоластику и ее методы и призывал изучать вещи и явления сами по себе. При этом, хотя и не отрицая церковь как таковую, основой своих рассуждений он сделал понятие экспериментальной науки.
  Необходимыми требованиями схоластической философии являлись также вера в авторитеты и беспрекословное подчинение установленным церковным доктринам. Кроме того, схоластика считала изучение мира зримых, конкретных знаний полезным и нужным только в том случае, если это служило прославлению божественного культа и способствовало укреплению авторитета церкви. Именно поэтому, например, ученый-иезуит Шейнер отошел от исследований солнечных пятен, превратив свои знания в послушный инструмент церковной идеологии; он даже вел многолетние споры с самим Галилеем по различным вопросам механики, хотя результаты его собственных наблюдений явно расходились с выводами, представленными им на суд науки.
  По приведенным фактам можно легко понять, почему схоластика не только не собиралась оставлять без внимания проблему перпетуум мобиле, но даже наоборот-способствовала распространению и развитию идеи вечного движения. Схоластическое направление в философии весьма устраивала вера в реальность этой идеи, хотя многие тогдашние ученые, даже несмотря на отсутствие у них важных научных данных, вполне могли бы доказать обратное.
  Заметную роль при обсуждении значения проблемы перпетуум мобиле для схоластической философии играл еще один существенный момент - вера в чудо. Правда, именно обращение к чуду являлось одним из факторов, подчеркивавших слабость псевдонаучных методов исследования, которые использовала схоластическая философия. Сама возможность чуда предопределялась учением церкви и подкреплялась ее авторитетом, а существование чуда как такового вообще было поставлено вне всяких сомнений. В то же время оно использовалось как наиболее весомый аргумент во всех случаях, когда интересам церкви могла угрожать та или иная опасность. Поэтому в трудах схоластов вместе с истинно научными рассуждениями мы встречаем удивительные и даже курьезные высказывания или инструкции, постоянно ссылающиеся на дополнительное вмешательство могущественных божественных сил. Кроме того, именно под влиянием веры в чудеса схоласты приписывали людям и предметам разные фантастические способности. Ярким примером такого ученого может служить Джамбаттиста Порта, считавшийся одной из наиболее выдающихся личностей в научном мире XVI в., хотя его сочинения содержат массу явных несуразностей. Так, наряду с вполне реальным анализом оптических явлений Порта с той же обстоятельностью описывает некую волшебную лампу, в свете которой окружающие являются с лошадиными головами; в другом месте он со всей серьезностью дает читателям практические советы, как с помощью магнита удостовериться в целомудрии женщины.
  Философский камень, эликсир жизни и перпетуум мобиле считались в то время главными целями алхимии и магии. Хотя от всех этих трех понятий и веет чем-то фантастическим и таинственным, порой лежащим на грани между реальностью и волшебством, именно известная доля трансцендентности, содержащаяся в проблеме вечного движения, явилась одной из главных причин, почему церковная философия, обратив на эту проблему особое внимание, взяла ее под свою защиту. В самом деле, идея вечного движения опирается на неявное предположение, что в природе нечто может возникнуть само собой, без какого-либо побудительного внешнего импульса. Но против такого допущения немедленно выступает наука с возражением о грубом нарушении принципа каузальности, или причинности. Действительно, разве могли бы Кирхер, Шотт и другие ученые, проводя свои эксперименты, делать по ним правильные выводы, если бы они в то же время не признавали взаимную обусловленность событий? Именно поэтому в стремлении достигнуть приемлемого компромисса церковь старалась делать исключения для оценки физических явлений. Однако и впоследствии вопрос происхождения материальной сущности вещей - вопрос, принадлежавший к центральным проблемам сердневековой схоластики,-еще долго оставался открытым. Много позднее по подобному же поводу метко высказался Гете: «Если ничто-внутри и ничто-вовне, значит, вовне то же, что и внутри».
  Иерократическая (основанная на принципе священности власти.- Перев.) система правления, господствовавшая в Европе в конце эпохи средневековья, резко ограничивала возможности свободного распространения революционных научных идей, противостоявших главенствовавшей тогда геоцентрической теории, на которую опирались церковные догматики. Именно поэтому давление, которое оказывалось ими на научные круги того времени, привело к таким трагическим последствиям не только в споре церкви с Галилеем, но и вообще в деятельности инквизиции, жертвами которой стало множество невинных людей - как простых, так и образованных.
  Подобное воздействие на объективность научных исследований очень часто приводило к разного рода извращениям в формулировке исходной идеи. Одним из таких случаев являлась только что упоминавшаяся проблема - «создать нечто из ничего», вполне сочувственно воспринятая определенной частью научных кругов. Интересную позицию в этом вопросе занимал doctor universalis Альберт Великий, или Альбертус Магнус, который, хотя и был известным философом - схоластом, однако здесь позволил себе войти в противоречие со своими коллегами, выдвинув положение - «из ничего всегда получается ничто». Окруженный славой энциклопедиста, «доктора всех наук», намного превосходящего своими познаниями остальных ученых, Альберт Великий позволял себе высказывать довольно смелые мысли. Впрочем, его взгляды на несоздаваемость материи поддерживали и другие философы, понимавшие, что причинная обусловленность является основной предпосылкой возникновения и протекания природных явлений. Против учения о причинности выступила схоластическая идеология, на которую опирались отцы церкви. В своих аргументах схоласты придерживались философских догматов уже упоминавшегося нами Блаженного Августина, способствовавших прежде всего укреплению иерократической системы государственности.
  По-видимому, именно трансцендентный характер вечного движения явился причиной того, почему идея перпетуум мобиле так быстро проникла из Азии в Европу и почему вопрос о создании вечного двигателя был сразу же включен в перечень основных проблем тогдашней науки. При этом совсем не случайно, что мы встречаемся с проблемой перпетуум мобиле только в эпоху христианства. Правда, понятие вечного движения, связанное прежде всего с природой, с цикличностью ее явлений, изучалось и в древние времена, однако попытки его воссоздания посредством вполне реальных, конкретных вечных двигателей, несомненно, являлись порождением собственно христианской культуры.
  Хотя трудами Альберта Великого схоластическая философия и добилась ведущего положения в науке, в конце XIII в. в ее влиянии на ученый мир наметился некоторый спад. Однако к середине XVI в., когда Игнатий Лойола основал орден иезуитов, схоластическая философия сумела вернуть назад свои до некоторой степени утраченные позиции, поскольку новый монашеский орден сразу же стал опорой римского католицизма, а проникновение ордена в центральную Европу резко усилило власть духовенства, быстро восстановившего там свое идеологическое господство. Более того, официальная программа ордена пополнилась еще одним пунктом: избранные члены ордена иезуитов, вооруженные принципами августинианства и научными познаниями того времени, были поставлены перед задачей увязать требования церкви с неопровержимыми фактами науки, создав тем самым некоторое новое направление, которое способствовало бы «вящей славе божией» и укреплению ведущей роли церкви в мире. Не удивительно поэтому, что вера в чудо и сверхъестественные силы вновь стала важным инструментом схоластической философии, особенно там, где церкви могла грозить достаточно серьезная опасность вследствие материалистического понимания некоторыми исследователями сущности природных процессов и явлений, а также в результате использования подобных идей при решении главных научных проблем того времени, среди которых была и проблема вечного движения.
  Вместе с тем, определенное влияние на подход к проблеме вечного движения оказывали особенности национального характера. Например, имена английского епископа Джона Уилкинса и профессора теологии из Рима Каспара Шотта уже встречались нам в разделе, посвященном магнитным перпетуум мобиле. Оба они были знаменитыми для своей эпохи исследователями, и, поскольку эти ученые жили и работали примерно в одно и то же время, мы попытаемся сравнить методы их работы и полученные ими результаты.
  Каспар Шотт, как профессор теологии и математики, хотя и имел статус светского учителя, однако был членом ордена иезуитов и писал свои работы только на латинском языке. Вся его научная деятельность проходила под знаком принадлежности к этому ордену, не позволявшей при решении научных проблем высказывать какие бы то ни было взгляды и суждения, противоречившие официальной точке зрения церкви. Тем более, что для Шотта авторитет его наставника и учителя Атанасиуса Кирхера был достаточным основанием для безусловного подчинения. Вместе с тем Шотт был весьма разносторонним исследователем. Так, в его трудах наряду с анализом работы воздушного насоса мы находим описания всевозможных перпетуум мобиле, шариковых часов и т. п. В то же время, несмотря на то, что Шотту были хорошо известны опыты Торричелли с барометрическим давлением и вакуумом, всесилие церковных доктрин вынуждало его оставаться в рядах сторонников теории «боязни природы перед пустотой».
  О преподобном Джоне Уилкинсе, епископе Честерском, известно, что два своих основных сочинения он написал на родном английском языке. В отличие от Шотта, приверженца римско-католической церкви, исповедывавший протестантизм Уилкинс не был связан строгими схоластическими концепциями иезуитов. Это обеспечивало ему существенно большую свободу мыслей, а также возможность более глубокого и объективного анализа научных проблем. В то время как Шотт располагал неограниченными возможностями лишь в развитии теории чудес, Уилкинс мог, например, разрабатывать фантастические гипотезы об обитателях Луны и об установлении возможных контактов с ними. Для схоластики обращение к подобной теме означало бы недопустимое вмешательство в тайны божественной Вселенной, для Уилкинса же это был лишь один из путей совершенствования человеческого духа.
  Деятельность как Шотта, так и Уилкинса падает на середину XVII в., т. е. на то время, когда схоластика уже никак не могла остановить всеобщего развития философии, математики и других естественных наук, и в частности физики. Именно физика, складывавшаяся в этот период в новую точную науку, требовала все более глубокого и последовательного использования экспериментов для анализа теоретических гипотез и подтверждения справедливости или ошибочности тех или иных научных воззрений. Для итальянской научной школы, воспитанником которой являлся Шотт, подобный подход был абсолютно неприемлем. Поэтому центр активности свободной светской науки постепенно перемещался все дальше от Рима на север, к центру Европы. Труды более независимого в своих взглядах и действиях Уилкинса и питомца римской церковной науки Шотта являются наглядным подтверждением этого процесса.
  Различие творческих возможностей в науке, тесно связанных с типичными особенностями национального характера, весьма точно живописал А. И. Герцен в работе «Дилетантизм в науке» на примере сопоставления романского и немецкого характеров: «Французские ученые сделались больше наблюдатели и материалисты, германские-больше схоласты и формалисты; одни больше занимаются естествоведением, прикладными частями, и притом они славные математики; вторые занимаются филологией, всеми неприлагаемыми отраслями науки, и притом они тонкие теологи. Одни в науке видят практическую пользу, другие - поэтическую бесполезность» (Герцен А. И. Собр. соч.: В 30-ти т.-М.: Изд-во АН СССР, 1954-1966, т. 3, с. 49.).
  Несмотря на то, что схоластические круги строго контролировали все направления научного роста и по мере своих сил стремились притупить острие новых знаний, способствовавших ослаблению престижа церкви, им не удавалось полностью заглушить те естественные эволюционные тенденции, которые впервые в истории человеческого общества вели к созданию науки, стоящей на прочном фундаменте математики, логики и научного эксперимента. Развитие этого нового метода исследований, идея которого, в противоположность схоластике, основывалась на совершенно иных принципах, уже невозможно было задержать. Культурные и научные центры Европы становились очагами сопротивления консервативным формам философии, опиравшимся на обветшалые представления о сверхъестественных силах, магии и чудесах. Союзы ученых в Англии, Франции, Германии и других развитых европейских государствах собирали свои силы на битву против церковного догматизма и дилетантства. Начиналась борьба авторитарной системы с поборниками неумолимых законов природы; это была борьба церкви за веру в сверхъестественные силы, за место метафизики в науке и, наконец, за идею вечного движения.
  В схватку этих сторон активно вмешивалась и молодая буржуазия, которая, все более укрепляя свою власть в Западной Европе, закладывала знаменитые научные центры во Франции, Голландии и Англии. При этом ее представители проявляли глубокий интерес и к проблеме перпетуум мобиле, поскольку успешное решение этой проблемы давало бы им в руки рецепт создания дешевой машины - двигателя, потребность в которой в ту «доэнергетическую» эпоху была особенно острой.