2. Эзоповский (рабий) язык.

  Выражение, означающее язык иносказательный, полный умолчаний, намеков, аллегорий; происходит от имени легендарного греческого баснописца Эзопа, жившего, по преданию, в VI в. до н. э. Эзоп был рабом; так как о многом говорить свободно, открыто было для него опасно, он обратился к аллегорической, басенной форме. Выражение «эзопов язык» введено в широкий оборот М. Е. Салтыковым-Щедриным; так он называл ту особую, «рабью» манеру иносказательного изложения, которую писателям приходилось применять для обхода царской цензуры.

  ... ежели в писаниях моих и обретается что-либо неясное, то никак уж не мысль, а разве только манера. Но и на это я могу сказать в свое оправдание следующее: моя манера писать есть манера рабья. Она состоит в том, что писатель, берясь за перо, не столько озабочен предметом предстоящей работы, сколько обдумыванием способов проведения его в среду читателей. Еще древний Езоп занимался таким обдумыванием, а за ним и множество других шло по его следам. Эта манера изложения, конечно, не весьма казиста, но она составляет оригинальную черту очень значительной части произведений русского искусства, и я лично тут ровно ни при чем. Иногда, впрочем, она и не безвыгодна, потому что, благодаря ее обязательности, писатель отыскивает такие пояснительные черты и краски, в которых, при прямом изложении предмета, не было бы надобности, но которые все-таки не без пользы врезываются в памяти читателя... Повторяю: это манера, несомненно, рабья, но при соответственном положении общества вполне естественная, и изобрел ее все-таки не я. А еще повторяю: она нимало не затемняет моих намерений, а, напротив, делает их только общедоступными (М. Е. Салтыков-Щедрин, Круглый год, Первое августа, 1879).

  ... ужели есть на свете обида более кровная, нежели это нескончаемое езопство, до того вошедшее в обиход, что нередко сам езопствующий перестает сознавать себя Езопом? (М. Е. Салтыков-Щедрин, Похороны.)

  В стране самодержавной, с полным порабощением печати, в эпоху отчаянной политической реакции, преследовавшей самомалейшие ростки политического недовольства и протеста — внезапно пробивает себе дорогу в подцензурную литературу теория революционного марксизма, излагаемая эзоповским, но для всех «интересующихся» понятным языком (В. И. Ленин, Что делать? Соч., т. 5, с. 333).

  Проклятая пора эзоповских речей, литературного холопства, рабьего языка, идейного крепостничества! Пролетариат положил конец этой гнусности, от которой задыхалось все живое и свежее на Руси (В. И. Ленин, Партийная организация и партийная литература, Соч., т. 10, с. 26—27).